«Я родился в Старой Виргинии, мы жили недалеко от Норфолка, где видно океан.

Хозяин умер за восемь лет до Великой Войны, и хозяйка перебралась в Александрию, где жили ее родители, и взяла с собой меня, дядю Дэна и тетю Мелиссу, а моих маму с папой и всех остальных негров она продала человеку, который купил плантацию, и мы больше их никогда не видели.

Я работал в доме хозяйкиного отца; в поле, как другие негры, я не работал. Когда началась Великая Война, хозяйка взяла своих детей и меня, и мы перебрались в какое-то место, там еще был суд, они называли его «Калпеппер» или как-то так. Мы жили в городе с какими-то еще родственниками хозяйки. Помню, как солдаты шли маршем прямо перед нашим домом, прямо мимо ворот, они шли в Харперс-Ферри, чтобы прикончить старого Джона Брауна, который убивал белых и освобождал негров раньше времени. Это было дело мистера Линкольна, после войны. А тогда негры никакой свободы не хотели.

Мы жили рядом с большой гостиницей, где останавливался генерал Ли и его солдаты, и у них была самая роскошная форма, какую я видел. Они были настоящими джентльменами, и хозяйка разрешала мне им прислуживать, когда я не нужен был в доме, а они много раз давали мне десятицентовые монеты. Я чистил сапоги генералу Ли, и он всегда давал мне монету и говорил: «Вот теперь красиво». Некоторые генералы просто давали мне монету и ничего не говорили, но они были не такими важными, как генерал Ли и хозяин. Он держался прямо и с достоинством, говорил мало и все ходил взад-вперед по галерее, а ординарцы приносили ему телеграммы из Булл-Рана, где наши сражались с янки. Господи Боже, я слышал, как они в тот день повторяли «Булл-Ран», и думал, что чей-то бык сбежал, а наши и янки пытались его поймать и вернуть на пастбище!

Когда война подобралась к нам близко, хозяйка взяла меня и дочку, она была постарше меня, оставила дядю Дэна и тетю Мелиссу, и мы поехали в Линчбург, куда переехали ее родители, и я опять жил с ними, но хозяйка сильно нервничала из-за войны, так что когда я сломал ее столовый нож c ручкой из слоновой кости и забыл ей сказать, она дала мне такую пощечину, что голова чуть не оторвалась, и продала меня человеку, который жил в Кливленде, штат Теннесси.

Мой новый хозяин был не такой, как старые хозяева, так что я сбежал и вступил в армию янки; там я работал на одного капитана по фамилии Эссертон или как-то так, и еще лейтенант какой-то был. Мы прошли с генералом Шерманом до самой Атланты и еще на десять миль дальше, потом они повернули обратно и прошли до самой Чаттануги и дальше, пока не дошли до Нэшвилла. Я, конечно, был рад убраться из Атланты — там повсюду были одни трупы, когда сражения закончились. Форму мне дали, а оружие нет — я дрался сковородкой.

Какое-то время мы были в Нэшвилле, а когда война закончилась, капитан Эссертон хотел забрать меня с собой в Иллинойс и дать мне работу, но мне не нравились янки. Они хотели, чтобы я все время работал, а я не так был воспитан. Меня отпустили, и я ушел вместе с солдатами генерала Ли, которые возвращались домой. Мы переправились через самую большую реку, что я видел. Я поработал на одной ферме, потом на другой, пока не нашел ту, что мне нравилась — это было через два года, как мы уехали из Нэшвилла (1867) — и там, рядом с Батон-Ружем, я прожил шестнадцать лет».